С момента нашей первой встречи настоящее узнавание начинается с глубокого вдоха, когда после пресного прохладного кондиционированного воздуха Суварнапуми легкие наполняются вдруг жаркой тропической влагой. Вот только тогда, распробовав его такой родной и знакомый, и такой непохожий на другие мегаполисы мира воздух, и ощущаешь по-настоящему радость возвращения. А во влажных предрассветных сумерках уже плывут к тебе его первые предвестники, знаменуя торжественность встречи анилиновыми цветами, — несмотря на облупившуюся с бамперов яркую краску и потертость кожаных сидений, веселые бангкокские такси — тоже легко узнаваемые характерные представители местной урбанистической фауны.
Бангкок, встречая гостей, радует фестивально-яркими красками и милыми декорациями.
Но все же главный цвет его царственных тог — серый, всевозможные оттенки серого, а где-то сверху, высоко-высоко, растянута тонкая полупрозрачная вуаль серого жемчужного неба, совсем непохожая на грузные ватные облака северных широт. Даже если по недосмотру небесных архитекторов над Бангкоком распахивается голубизна, сияющая солнцем, это кажется противоестественным недоразумением, ведь этому городу, как никому другому, идет пасмурность, заливающая ровным белесым светом опоры толл-веев, дома, изысканно украшенные подтеками тропических ливней и кондиционерного конденсата, карминно-красные крыши культовых сооружений и уходящие ввысь башни небоскребов.
Сам воздух здесь настолько насыщен влагой (в сотню раз усиливающей интенсивность любого запаха, отчего неповторимое дыхание Бангкока — смесь пыли, автомобильных выхлопов, гари с макашниц и испарений ливневой канализации, приправленная ароматом цветущих плюмерий, — кажется непосвященным отвратительной вонью азиатского мегаполиса), что этот воздух явно приходится дальним родственником местному водному семейству: мрачноватой полноводной Чао-Прайе и ее многочисленным отпрыскам-клонгам.
Клонги — рукотворные каналы, кое-где одетые в скромный серый бетон, и их наземные двоюродные сестры — сойки, сои — узенькие извилистые улочки-переулки — образуют разветвленную причудливую сеть, где тихо кишит, копошится нехитрая бедняцкая жизнь.
Гуляя здесь или передвигаясь на подвернувшемся плавсредстве по каналам, замечаешь тысячи западающих в душу повседневных мелочей.
Поднимешь голову, и сразу бросятся в глаза сплетенные в тугие узлы жилы электрических проводов — ежедневный кошмар тайского электрика.
Но недаром славится Сиам своим спокойным радушием и легким отношением к жизни: привыкшие передвигаться по клонгам местные жители остаются невозмутимыми в истинно буддийском духе, когда с неба внезапно обрушивается стена воды и превращает в каналы и озера вполне сухопутные улочки и площади.
Впрочем, это ведь тропики, и влага жадно и быстро поглощается жарким воздухом, переходя в газообразное состояние, но все время ощутимо оставаясь где-то поблизости, постоянно угрожая снова обратиться говорливым и напористым тропическим дождем, чему только рады — раскрывают, протягивают ладошки — своевольные и в общей массе не очень-то ухоженные городские газоны, которые, хоть и щедро питаются ливнями, уже не могут отвоевать зеленое первенство у вездесущего серого бетона. Но есть у Бангкока одно заветное, сокровенное местечко прошлого века, куда не дотянулась еще цепкая рука урбанизации. Дом Джима Томпсона, одного из первых экспатов, не пожелавшего возвращаться на свою сумрачную капиталистическую родину, который выстроил себе уютное жилище из старинного тикового дерева, окружил его тропическим садом и благоденствовал, успешно увлекаясь возрождением тайской шелковой индустрии.
И вот ты погружаешься в ботаническую негу, гуляя по мощеным кирпичным дорожкам среди буйной растительности, и смутно завидуешь таинственно исчезнувшему мистеру Томпсону, а бутии, брунфельзии и банановые пальмы приветственно покачивают листьями, и кажется невозможным, невероятным, что за стеной в паре сотен метров идет нескончаемый поток автомобилей, деловито бурлит, дышит бензиновыми парами мегаполис.
Но постепенно в жемчужном небе сгущаются краски, незримое солнце беззвучно скатывается за горизонт, город погружается в синеватые влажные сумерки.
Вот тают последние отблески заката, вот город покрывается драгоценной россыпью иллюминации…
Отражение огней, дрожащее в воде… Тот, кто понимает толк в отражениях, обязательно приходит в сумерках на берег Чао-Прайи. И вот ты сидишь на теплых камнях набережной в интернациональной компании созерцателей, смотришь, как мимо тарахтят сияющие речные трамвайчики, как постепенно заполняется крестословица отельных окон на противоположном берегу, как плещется в каменное русло добежавшая наконец до берега запыхавшаяся волна, неспешно поглощаешь свой ужин с макашницы и ощущаешь всем существом абсолютную полноту бытия.
А потом, уже пройдя все рамки, гейты, таможенные формальности и аэропортовые хлопоты, глядя из окна самолета, как винты перемалывают в серую пыль жемчужное бангкокское небо, ты вдруг улыбаешься, несмотря на захлестывающие волны грусти, всегда сопровождающей расставание, и вспоминаешь какую-нибудь милую деталь, мимолетный привет исподтишка, забавного городского каменного чудика.
Проносясь в тысяче метров где-то над городскими окраинами, ты обещаешь себе и удаляющемуся городу: «Я вернусь, слышишь, обязательно, непременно вернусь!..», ведь теперь ты тоже знаешь то, что доподлинно известно его жителям: ты покидаешь город ангелов, великий город, город — вечное сокровище, город жизни.
© 2012 Bemka | hippotravel.ru